В середине 1980-х группа американских психологов под руководством Яка Панксеппа изучала крысиные игры. Юные крысята, в отличие от мышат, любят возиться друг с другом: один крысенок прыгает другому на спину и пытается его повалить и прижать к земле кверху животом.
Ученые пытались понять, что происходит в голове игривой крысы. Откуда, например, крысенок, на которого нападают, знает, что такая игра не угрожает его жизни? Чем отличается крыса-друг от крысы-врага?
Информация о намерениях товарища, который прыгнул тебе на спину, должна поступать через органы чувств. Панксепп и его коллеги стали перебирать все варианты. Сначала крысам отключили обоняние специальным веществом. Те продолжали играть как ни в чем не бывало. Затем зрение. Слепые крысы тоже возились друг с другом. Осязание оказалось важнее – локальный анестетик, который крысам вводили в спину, заметно снижал их игровую активность. Но интереснее всего оказалось поведение глухих крыс.
К удивлению ученых (крысы в принципе редко полагаются на слух), глухие крысы вели себя заметно осторожнее. Когда на них нападал игривый сородич, они чаще убегали, не давая ему себя завалить. При этом желание играть в принципе у них не пропадало: сами глухие крысы нападали на других с той же частотой. Возникало ощущение, что глухие крысы хотят играть, но не могут отличить игру от опасности.
Почти 10 лет этот результат оставался загадкой. В середине 90-х в лабораторию пришел новый сотрудник, Брайен Кнатсон, который заинтересовался глухими крысами. Если для игр нужен слух, решил Кнатсон, значит, крысы что-то слышат. Чем меньше животное, тем тоньше его писк – может, мы просто не слышим крысиных разговоров? Кнатсон решил попытать счастья и заказал оборудование для записи ультразвука.
Оказалось, что на игровой арене, где тузились крысята, стоял настоящий ультразвуковой гомон. Крысы издавали резкие короткие звуки частотой около 50 кГц – гораздо выше, чем доступно человеческому уху.
Ученые принялись изучать эти ультразвуковые вокализации. Выяснилось, что они характерны и для молодых, и для взрослых крыс. Молодежь пищит во время игр, а взрослые – когда встречают знакомых крыс, не угрожающих их безопасности. Опасность (например, запах кошки) в принципе подавляет писк на 50 кГц и усиливает другой, более низкий, на 22 кГц.
Тонким писком крысята не просто реагировали на игру, а еще и выражали возбуждение в ожидании этой игры – например, когда их помещали на площадку, где они до этого встречали сверстников. Причем для этого животные должны были знать, что сейчас будет весело: крысята, с которыми раньше не играли, звуков не издавали. Кроме того, крысы пищали в предвкушении большого пиршества после суточной голодовки. В довершение всего ученые обнаружили, что характерные писки у крыс можно вызвать не только радостными событиями или их ожиданием, но и щекоткой – имитируя пальцами крысиную игру.
Сомнений у Панксеппа и Кнатсона не осталось. Крысиный писк на 50 кГц – это смех.
Что общего у анекдотов про Штирлица и щекотки
Сказать, что коллеги Панксеппа восприняли гипотезу смеха у крыс скептически – это ничего не сказать. Рецензенты с пеной у рта доказывали, что никто никогда не поверит таким данным, что сама идея смеха у животных – это непрофессиональная и некорректная проекция человеческих категорий на братьев наших меньших. Чтобы обсуждать смех у животных, хорошо бы для начала понять, откуда он берется и что означает у нас самих.
Смешно ли собаке?
Аристотель считал, что смех отличает человека от животных, а у младенцев душа появляется в момент первого смеха. Насчет души у младенцев – вопрос открытый, но вот звуки, напоминающие смех, хорошо известны у обезьян и собак. На человеческий смех они не очень похожи (что, скорее всего, объясняется уникальным строением нашего голосового аппарата) и больше напоминают пыхтение: короткие выдохи с усилием. У собак, например, запись такого «смеха» вызывает игривость, снижает стресс и повышает общительность. Обезьяны «смеются» от щекотки или игр с товарищами.
Большинство ученых подходят к вопросу о животном смехе с осторожностью: собака или обезьяна не могут рассказать, что именно они ощущают, когда издают те или иные звуки, поэтому однозначно доказать родство между человеческим и обезьяньим (и тем более крысиным) смехом вряд ли когда-либо удастся. Но некоторые специалисты, в том числе Як Панксепп, считают, что сходство наших нервных систем и многочисленные параллели между поведением человека и животных – достаточное основание, чтобы считать настоящий смех у животных по меньшей мере вероятным.
Что вообще такое смех – обычный, человеческий? Ритмические, короткие сокращения диафрагмы, часто с характерными звуками, в ответ на юмор или щекотку. Юмор – или щекотку! Странноватое сочетание, не находите? Взрослые, солидные люди реагируют каким-то бессмысленным уханьем на два совершенно разных явления: остроумные комбинации слов и шевеление пальцами по чувствительным участкам кожи. Есть над чем поломать голову. Что говорит о природе смеха наука?
Во-первых, смех – это врожденное. Наряду с плачем это один из первых звуков, которые люди учатся производить. Смех есть во всех культурах. Он не требует обучения. Смеяться умеют даже слепые или глухие младенцы.
Во-вторых, у всех типов смеха есть нечто общее – реакция на неожиданность. Большинство анекдотов, например, работают следующим образом: сначала создается одна модель происходящего, а потом внезапно выясняется, что эта модель неправильная. Штирлиц упал навзничь, взничь подвинулась.
Щекотка – тоже неожиданность. На первый взгляд может показаться, что смех при щекотании – это рефлекс, прямая связь между нервными окончаниями кожи и сокращениями диафрагмы. Но на самом деле главное в щекотке – не само тактильное ощущение, а его непредсказуемость. Большинство людей неспособны щекотать самих себя – если мозг знает, где именно и в какой именно момент будет щекотно, то щекотно уже не будет. Единственная известная группа людей, у которых «самощекотка» получается хорошо – это шизофреники. «Шизофрения» в переводе с греческого означает «раздробленный ум». Для страдающих этим заболеванием собственные действия могут быть сюрпризом, а щекотка, соответственно, вызывать смех.
В-третьих, все типы смеха подавляются угрозой. Шутки перестают быть смешными, если ваша жизнь находится в опасности. Щекотка вызывает смех, только если вы точно знаете, что вашим подмышкам ничего не угрожает – в противном случае она вызывает выброс адреналина и желание убегать или драться. Смех – реакция на неопасную неожиданность.
В-четвертых, смех сильно зависит от социального контекста. Исследования показывают, что человек смеется в тридцать раз больше (!) в присутствии других людей. Некоторые ученые идут дальше и утверждают, что смех в принципе может вызываться только другим человеком – как и щекотка.
Наконец, в-пятых, смешливость – это единое качество. По статистике, самые «щекотливые» люди – одновременно самые веселые. Склонность к смеху при щекотке тесно коррелирует с чувством юмора, то есть со склонностью шутить и смеяться над шутками.
Короче говоря, на поверку оказывается, что щекотка и анекдот не так уж далеки друг от друга. Еще Дарвин писал, что юмор – это «щекотание ума», а известный американский исследователь юмора Пол МакГи называл юмор «логическим развитием игрового поведения в сферу абстрактных интеллектуальных идей».
Иными словами, смех может вызываться самыми разными стимулами, но объединяет их общая идея: неопасная социальная неожиданность. У человека это может быть анекдот, рассказанный в компании друзей, у животных – игривое нападение дружелюбного крысенка.
Смех – оружие дружбы
Если смех действительно есть и у людей, и у крыс, то он должен быть древнейшим эволюционным изобретением, которому не меньше нескольких десятков миллионов лет (современные люди появились порядка 200 тыс. лет назад). Но если это так, то у смеха должен быть четкий эволюционный смысл. Зачем мог понадобиться смех животным?
Традиционно считалось, что смех означает сигнал «это игра», то есть несет в себе информацию о дружелюбных намерениях. Традиция пожимать при встрече руку или поднимать ладонь в знак приветствия у людей имеет тот же смысл: пустые руки – значит, нет оружия; нет оружия – значит, можно не бояться.
Эта версия объясняет многое в поведении как животных, так и человека. Смех дает окружающим понять, что ты не желаешь им зла. У детей и животных это нужно для того, чтобы тебя допустили к игре. Глухие крысы не слышат смеха и поэтому не могут отличить игру от атаки.
Взрослые люди подсознательно (или сознательно) запоминают такую сглаживающую роль смеха и начинают использовать его в других ситуациях – отсюда нервный смех как защитная реакция в незнакомой компании. По статистике, в диалоге говорящий смеется на 46% больше, чем слушающий. Смех – это смазка общения.
Но в последние годы появилась несколько видоизмененная версия смысла смеха с точки зрения биологии. Старая версия считает смех информацией – своеобразной формой языка, специализированного для передачи эмоциональных сигналов. Психологи Майкл Оурен из Университета Корнелла и Джо-Энн Бакоровски из Университета Вандербильта склоняются к тому, что смех не просто информационный сигнал об эмоциях, а скорее, что-то вроде эмоционального вируса, которым смеющийся пытается заразить окружающих, чтобы склонить их на свою сторону.
Смех – одна из самых «заразных» форм человеческого поведения. Даже в лабораторных условиях звук «закадрового смеха» вызывает смех у большинства испытуемых – этот эффект широко эксплуатируется телевизионными ситкомами.
Интереснее то, что «заразны» не просто сокращения диафрагмы, а положительные эмоции, сопровождающие смех. Более того, для поднятия настроения смех достаточно просто представить. Эксперименты на томографе показывают, что при этом активируется отдел мозга, называемый дополнительной моторной областью. Эта часть коры, как считается, в принципе играет важную роль в нашем понимании действий окружающих.
Зеркальные нейроны – основа человеческой культуры?
Одна из самых неоднозначных, но широко обсуждаемых гипотез нейробиологии последних лет. Зеркальные нейроны, впервые найденные у макак – это нервные клетки моторной коры, которые активируются как при совершении действий самим животным, так и при наблюдении за теми же действиями, которые совершает кто-то другой. Например, зеркальный нейрон может активироваться, когда обезьяна хватает палку или когда эту палку хватает ученый у нее перед глазами. Получается, что такие нервные клетки реагируют не на конкретные движения или зрительные образы, а на идею действия – например, схваченная палка.
Некоторые нейробиологи считают, что зеркальные нейроны – основа многих аспектов высшей нервной деятельности: от эмпатии до языка. «Отражение» действий других людей внутри собственного мозга позволяет понимать смысл этих действий – а без этого невозможна культура. И хотя главенствующая роль зеркальных нейронов в работе сознания – идея спорная, большинство ученых согласны, что моторная кора в целом действительно участвует в понимании действий окружающих. Датские ученые из группы Джона Майкла использовали транскраниальную стимуляцию, чтобы временно «отключить» те или иные участки моторной коры у добровольцев, и одновременно показывали им видеоролики, в которых актеры имитировали различные действия – например, делали вид, что поворачивают ключ или облизывают мороженое. При этом добровольцы, которым подавляли работу участков моторной коры, отвечающих за движения рук, с трудом угадывали смысл поворота ключа, но без труда узнавали невидимое мороженое. Добровольцы же с подавленными «лицевыми» участками мозга узнавали ключ, но не мороженое.
Гиперссылка: На русский язык недавно переведена научно-популярная книга известного нейробиолога Вилейанура Рамачандрана «Мозг рассказывает. Что делает нас людьми». В ней уделяется много внимания исследованиям зеркальных нейронов и возможному применению этих знаний для лечения многих неврологических расстройств.
По одной из версий, чтобы понять, что делает другой человек, наш мозг с помощью дополнительной моторной области запускает «симуляцию» этих действий. Если собеседник машет руками – мозг представляет, как махать руками. Если собеседник ударился коленкой – мозг представляет, что тоже получил от коленки сигнал об ударе, вспоминает, что это больно, и выдает подходящую эмоцию – сопереживание. Точно так же, согласно «вирусной» гипотезе, работает и смех: когда мы видим, как смеется другой человек, наш мозг автоматически воспроизводит его смех и все связанные с ним эмоции. В результате смеющийся вызывает в окружающих положительные чувства, хотят они того или нет.
Несложно представить, как мог закрепиться в ходе эволюции такой механизм «насильственной радости». Смех играет на руку биологической успешности смеющегося – а эволюция любит все успешное. С точки зрения отдельных людей смех повышает привлекательность и облегчает общение. Оурен и Бакоровски показали, что после десятиминутного общения с девушками мужчины больше интересовались теми из них, кто больше смеялся, причем только вслух – беззвучный смех ответных эмоций не вызывал. С общественной точки зрения смех сплачивает и повышает эффективность выполнения групповых задач. Шутки и прибаутки на работе – куда более полезная стратегия, чем серьезность.
Согласно гипотезе Оурена и Бакоровски, смех – это что-то типа агрессии, только наоборот. И то и другое – формы целенаправленного и, в общем, насильственного поведения с целью получения выгоды. Но в случае агрессии эта выгода подразумевает, что кому-то стало плохо. А в случае смеха хорошо становится всем. Учитывая, что смех еще и полезен для здоровья (он улучшает кровообращение и способствует снижению уровня гормонов стресса), это поистине гениальное эволюционное изобретение.
В дикой природе, из которой вышел и человек, веселого мало. Чтобы выжить, надо быть всегда начеку, всегда нервничать и бояться. Смех, или его аналоги у животных, – это гарантия того, что здесь и сейчас тебя никто не съест и не обидит. Он позволяет социальным животным установить крепкие родственные и дружеские связи, помогает детям играть, а взрослым – знакомиться и влюбляться. Неудивительно, что День смеха – один из самых популярных праздников во многих странах мира.
